◊ Возраст: - внешний: 30 - реальный: 28 ◊ Принадлежность: Монахиня ◊ Должность: Меч Господа; ◊ Специализация: - "Зрение" - способность видеть сущность нечисти и грешников среди людей; - "Меч" - способно превращать свой святой крест в двуручный меч, посредством поцелуя (при постоянном ношении в виду длительных тренировок и исходя из того что другие вещи она превращать не может - сие действо держится в течении четырех часов, однако отнимает понемногу силы); - "Голос"- индивидуальная способность, причиняющая вред и ей самой, вплоть до потери сознания. Используется в крайне редких случаях. "Глас Господа" - это несколько слов, которые могут быть выкрикнуты и создадут звуковую волну ощутимую только для нечисти и в крайних случаях катастрофическим грешникам. "Голос" вызывает у нелюдей дезориентацию в пространстве, головную боль и сильный звон в ушах, на некоторое время; ◊ Профессия: Сестра церкви. "Инквизитор"- одиночка. В прошлом наёмник в рядах антифашистского сопротивления Чехословакии.

Автор: http://entrepreneurial.deviantart.com/

По всей видимости Господь ковал Бохаславу из железа. В прочем ее фамилия – прямое тому доказательство. Ведь след Отца нашего прослеживается в каждом от первого вздоха до последнего, даже если этот след - всего лишь нечаянно подаренная судьбой фамилия. А демиурги склонны ставить по окончанию своего действа маленькую подпись, под сотворенным им существом.

  Впрочем не столь уж и выдающаяся внешность у Бохаславы, как могло показаться с первых слов. Да, она сильна физически, ее рост выше среднего, а в телосложении явно читаются не один год длительных тренировок. Что ее действительно выделяет – это большое количество шрамов на теле, и один особо заметный – на переносице, слишком светло-серые глаза и седые, да именно седые волосы ниже плеч. Бохаслава поседела во время ритуала посвящения, волосы с тех пор так и не вернули темно-русый родной цвет.

  В целом, со стороны, Иерихон производит впечатление молчаливого и серьезного человека, что всегда готов ответить ударом на удар. Ее движения осторожно и резки, выверены и точны. Шаг почти неслышен, она всегда старается производить как можно меньше шума, отчасти потому что сама недолюбливает шумных людей. Однако подчеркнутой аккуратности в ее внешнем виде вы не найдете. Она не так уж и внимательна к собственной одежде. Самое главное правило, которым она руководствуется при ее выборе – практичность и удобство. Как правило никаких ярких оттенков, всё максимально нейтрально и не привлекающее лишнего внимания. Хотя Церковь и навязывает Сестрам и тем более Мечам ношение рясы, она успешно этот пункт обязательств перед церковью игнорирует, из-за чего ей не всегда рады собственные сестры по оружию и вере. Впрочем Бохаслава игнорирует не только этот пункт. От нее зачастую пахнет табаком и алкоголем, прибавьте к этому запах металла и машинного масла и в купе получите высокого молчаливого и не улыбчивого с виду человека, в шрамах, с избытком железа в одежде, хоть и не заметного сразу, и совершенно не пахнущего женщиной. Именно так. Бохаслава чужда ко всему, что нарочито считают образцами женственности, но это далеко не значит, что она ею не является и это со стороны заметно. В ней есть какая-то странная и чужеродная для этих мест грация матерого хищника, что заставляет многих неуютно себя чувствовать находясь рядом с ней.

Как уже говорилось, выше: Бохаслава лишь с виду кажется молчаливой и неулыбчивой, с холодным взглядом убийцы.   При ближайшем рассмотрении, и переходом на доверительный уровень, оказывается, что характер у Дамаск очень легкий и достаточно агрессивный одновременно. С присущим людям прошедшим войну черным юмором, и затерянных в уголках воспоминаний шёпотов минувшей трагедии. Все, что происходило с ней в жизни наложило отпечаток на ее моральное состояние и взгляды на мир в целом, но не сломило ее буйный, с оттенком веселого безумия, нрав, из-за которого в прошлом у нее было много проблем, которые в прочем удалось миновать без особо тяжелых потерь. А что терять сироте, выросшей на грязных улицах, и волею судеб заброшенной в ряды монахинь? Да в общем- то кроме слова Господня и нечего. А приверженность ему – все что у нее по факту имеется.

  «В одеждах моих заблудился ветер. Моё небо пахнет гарью, кровью и вином, а за плечами лишь остатки вещей, что не стоят внимания ни моего, ни Всевышнего. И потому не стоит омрачать данный им день тоской по тому, что уже прожито».

  Из этого не сложно понять, что Бохаслава не держится за людей дольше, чем того требуется обеим сторонам, с готовностью отпускает их по собственным тропам жизни или на тот свет. Война научила без времени быстро повзрослевшую Монахиню, что люди приходят и уходят, и как бы ты ни старался не удержишь. Все что можно сделать – служить Господу и охранять живых, от того, что может причинить им вред. Будь то враги из другого государства, оккупанты или кто-то по хуже. А именно «нечисть». Вампиры и их неофиты. Не смотря на договор, она всегда терпеть не могла дочерей Люцифера, в прочем как и было положено лицу ее профессии. Появление на горизонте сих созданий мгновенно приводит Бохаславу в праведную ярость. Ей сложно сдерживать саму себя, хоть этого и требуют обстоятельства. В такие моменты она даже слышать окружающих перестает. Много сил уходит на самоконтроль. Гнев божий в ней настолько силен, что собственные соратники не особо горят желанием стоять с ней плечом к плечу во время накалённых ситуаций – чего доброго подвернуться под руку могут, а когда дело доходит до обнажения оружия, здесь уже мало кто вообще способен до нее докричаться. Исключением из правил была разве что ныне покойная Аббатиса, кою Бохаслава уважала, как никого на всем белом свете.

  В людях для не самое главное – самоотверженность собственному делу, идеалам и принципам. Слабых людей взявшихся за оружие она попросту не признает за равных и зачастую ведет себя с ними весьма холодно и предвзято, что вызывает не самое лучшее к ней отношение в ответ. С теми же кого она считает нужно опекать или с немногочисленными лицами, на свою беду загремевшими в ее доверительный круг она весела, цинична и последнего не пожалеет, если потребуется. Тем не менее, Дамаск предельно честна и с собой и с окружающими, и мнит первостепенным долгом защищать людей от зла.

Омут собственных воспоминаний всегда был для меня тяжким бременем, и я искренне благодарна Отцу Нашему, за то что дарует мне забытие прошедших дней. Цвета воспоминаний с каждым годом все бледнее, голоса тише, а события теряют четкость. Что ж – если такова плата за годы данной мне жизни – я не имею ничего против. Однако тот, кто не помнит прошлого – не живет будущим.

  Вот несколько моих воспоминаний, о том человеке, которым я была некогда.

  На свет меня породила неизвестная мне женщина в небольшом городке Чехословакии – Горовиче. Некоторое время за мной приглядывала целая орава женщин преклонного возраста, чьи сыновья и мужья большей частью существовали где-то в пределах Праги на основных заработках. Самим же женщинам видимо было больше не чем особо заняться, как нянчить бесхозных детишек вроде меня. В целом это были наверное лучшие первые пять лет моей жизни. Те года я помню очень смутно, но то что меня тогда особо ничего кроме еды и игр с другими детьми не волновало, я могу сделать вывод, что отрочество мое протекало относительно безмятежно, хоть и порой голодно. Что еще взять с провинциального городка? Впрочем это не затянулось на долго. Господь дарует нам испытания, что бы мы становились теми, кто сможет нести его волю в будущее. Настало время, когда испустила свой последний вздох старейшая из той компании престарелых дам, и этот кружок добровольных нянек быстро распался. В прочем они изредка меня подкармливали или выдавали поношенную одежду. Я никогда не сердилась на них и ничего не просила, возможно именно поэтому ко мне было вполне благосклонное отношение. Все было вполне приемлемо для того, кто вырос на улицах, до тех пор пока не наступила вполне голодная зима, унесшая в купе с болезнями, не один десяток жизней всего за пару месяцев. На тот момент мне исполнилось уже семь лет и даже в мое детском уме поселился страх оставаться в этом месте. Мне казалось, что бог оставил нас. Но это было не так. Именно тогда в город пришли монахини церкви. До того момента, я не умевшая читать, о библии знала лишь со слов, но еще тогда читаемые моими престарелыми надсмотрщицами молитвы завораживали меня и внушали трепет перед словом божьим, посему когда монахини заметили мое существование я ни разу не промедлила и отправилась с ними в обитель Господа на земле. Во мне больше не было того страха болезненной и холодной зимы. Во мне вообще не осталось страха перед мирской суетой. И тогда, именно тогда я поняла, что возможно это было самое важное решение в моей жизни.

  Позднее, когда настало время ритуала Посвящения, страх снова вернулся. На этот раз страх мой был перед Господом. Я знала, что не достойна стать его оружием или щитом. И Этот страх словно раскаленное железо застрял у меня в горле. Мои волосы поседели прямо в святой воде от переполнившего меня ужаса. И когда я смогла снова вздохнуть из моего покалеченного горла вырвался хриплый и низкий крик. Всего на пару секунд, но этого хватило, что бы вода пошла рябью а стекла задрожали. Эти пара секунда лишили меня сил и после ритуала я потеряла сознание. С тех пор на моей переносице шрам. От ступеней, о которые я ударилась при падении. Самой смешно вспоминать какого было мое удивление от залитого кровью собственного лица. И перепуганные лица старших сестер. Но сейчас я понимаю, что именно из-за этого мне и дали имя Иерихон. Глас Божий. Тем не менее эта способность оказалась почти бесполезной, разве что против нечисти, коя в те годы мне не попадалась совсем.

  И вот мне исполнилось уж девятнадцать полных лет. Бытие в церкви стало для меня невыносимо скучным, и даже мои попытки немного скрасить обстановку не впечатлили увы ни меня, ни Сестер или послушниц. Хотя пару раз я и удосужилась получить весьма неслабое наказание за мои выходки. Мне не раз говорили, что я позорю свое звание Меча, но все кто это говорил, после тренировок со мной лично теряли охоту продолжать эту, никому не нужную, дискуссию. В целом не могу ничего сказать плохого про устои церкви и порядки, что строились внутри этих стен, но на мой взгляд этого было недостаточно или попросту слишком много ограничений. И если бы не Абатисса, я сбежала бы еще несколькими годами ранее. Но в стране начинало твориться неладное и только дурак не мог бы заметить изменений в людских кругах. Нарастало напряжение Германия, Словакия давили с обеих сторон, требовали вернуть им земли, что принадлежали моей стране. Начались народные волнения. Мало по малу люди стали запасться впрок, в том числе и оружием. А когда у людей, чьи нервы не в порядке есть оружие, начинает накапливаться ненависть и страх. Эти эмоции были сильны и разрастались подобно заразе с каждым днем. Количество грехопадений стало увеличиваться. В воздухе висела тревога и страх. Я не могла оставаться в стороне, но церковь не дозволяла мне этого. В общей сложности наши интересы на этом не сошлись, и однажды, забрав свой крест и немногочисленные вещи я ушла. Кто-то должен был нести слово божие в эти трудные времена. На тот момент я еще не знала, что на пятки всем нам наступает война.

  Несколько лет стерлись в мешанине беспокойных и омраченных событиями дней, пока не началась открытое противостояние и вторжение в мою страну. Мой долг защищать людей. А оккупация германии и претензии Словакии, их совместный ввод войск, не оставил мне выбора, кроме как встать на защиту своей страны. Я не могла позволить искупать свой меч в крови людей, и потому взялась за ружье, нож и кол, как большинство моих соратников. Мы ушли в тылы и вели долгую хоть и не особо действенную войну оттуда. Несколько раз нам удалось совершить несколько вполне не плохих ударов по противнику, но в большинстве своем сил наших не хватало. Я помню, что череда тех дней смешалась в потоке выстрелов, хрипов, запахов крови пороха, долгих отсидок по подвалам и лесам. Я почти забыла людей, рядом с которыми я воевала в тылу. И тех, кого похоронила. Моя ярость не была такой всепоглощающей только до того момента, пока я не наткнулась на нечисть. Люциферовы дочери тоже потеряли людей в ходе войны и неофиты появлялись то тут, то там. Но хуже всего, что невесть откуда явилась мать Анимусов. Казалось ей не писаны ни законы, ни мирное соглашение. Нужно отдать ей должное, безудержная жадность и гордыня этой твари вытащили меня из забытья своего положения посреди войны. Я уже и забыла, что такое держать меч в руке. Я успела забыть, что значит настоящий праведный гнев, когда совсем рядом с тобой бродит вампир. До окончания войны оставалось немногим больше полугода, но тогда я еще этого не знала. Однако мое осознание ситуации снова вернули меня на путь истинный и я смогла вернуть себе веру и заглянуть в завтрашний день без страха перед политикой или войсками вражеских держав. Моя цель снова клокотала во мне праведным пламенем. Я решила, что больше не опущу свой меч и не сменю его на оружие глупой войны, что началась без причин, а закончилась от безысходности.

  Еще долгое время я странствовала по просторам Чехословакии берясь за самую грязную работу, лишь бы добраться до истины, найти точки преткновения интересов между сторонами и причин, для того что бы исполнить свое предназначение. Я стала похожа на охотничьего пса, с маниакальным желанием найти и уничтожить всех, кто несет беду людям. В особенности вампиров. «Дай мне причину. Оступись, сделай лишний шаг и я убью тебя, тварь». Мне не было места от этих мыслей, до сих пор не могу сказать, что именно двигало мной. Моя слепая ярость или просто желание наверстать в пустую потраченные годы, не на служение богу в качестве меча его.

  Спустя шесть лет после окончания войны вернуться в Прагу меня заставила новость о кончине Абатиссы. Я нутром ощущала, как переворачивается и сгорает внутри меня все, чем я раньше была, от каждого слова из новостей, что звучали набатом в моей голове. Я не слишком хорошо помню, как добралась до Праги. Но дойдя до места я почувствовала себя другим человеком. Бог снова был в моем сердце, вместе с болью от потери единственного уважаемого мной человека на всем свете. И теперь я больше не охотник. Я инквизитор. И пусть мои же соратницы чураются меня. Я несу бога в своем сердце и месть его в моих руках.