◊ Возраст: - внешний: 40 - реальный: 322 ◊ Принадлежность: вампир ◊ Должность: неофит; ◊ Специализация: Maleficar; ◊ Профессия: --.

Demi from Banshi Shadow

Начнем с возраста – даже после обращения внешний облик Исгерд не обрел какую-либо моложавость и свежесть, оставаясь на подле-сороколетнем уровне. На лице с пергаментной кожей остались следы возрастных изменений в виде небольших морщинок в уголках глаз, да и сама его форма лишена плавных линий и округлостей – острое, сухое, можно даже назвать его банальным словом – "хищное", но не до вульгарности. Однако лишь бессмертная кровь смогла сделать ее облик более привлекательным и, быть может для кого-то необычным – в человеческой своей жизни, отягощенной средневековыми условиями и трудностями быта, внешность ее не являла собой чего-то манящего и привлекательного. Высокий для женщины рост (под190), сухопарая вытянутость, тонкие губы, длинный рот, блеклые соломенные волосы, кожа, будто бы покрытая слоем пепла и жилистая конституция с проступающими от тяжелых работ венами – сойти за монаха ей было в свое время не сложно. Обретя же вторую жизнь, получив доступ к более комфортным условиям (пусть тоже не постоянным), Исгерд обрела вполне интеллигентного вида лоск, даже некоторые благородные черты, но все же жеманности и особой грации ее образ лишен.
Желтые глаза, что наполняются кровью в момент использования силы своего клана, темные губы, острые плечи, слабо выраженная грудь и узкие бедра – внешность ее стоит на тонкой черте меж женским и мужским, иными словами анрогинная тетка. Одежды предпочитает мужские, словно по привычке своей жизни в монастыре, строгие, разбавляя их разве что свободными алыми плащами без рукавов. За своим гардеробом особо не следит, да и вообще не так уж щепетильно относится к своей внешности и виду – лишь старается быть опрятной и относительно солидной. Если же гостей и знакомств не планируется, а компанию составляет тишина или же самые близкие нелюди, может позволить себе щеголять с голым торсом, не испытывая дискомфорта.
Голос Исгерд это отдельная тема – такое же сочетание чего-то привлекательного и отталкивающего одновременно. Низковатый, но не до баса, а самое непривычное, что кого-то может напрячь – сиплый и хрипучий, как у заядлой курильщицы или у несчастной, надорвавшей криком голосовые связки. Звучит он утомленно, но не пессимистично, размеренно, но не нудно. Наверное, именно голос мешает ее образу быть более коварным и напыщенным – сложно играть завлекающими интонациями и кашлем прочищать сиплое горло одновременно.
Окружающие часто сравнивают ее с гончей или какой еще сухожильной псиной – вроде бы может показаться статной, но чего-то не хватает в этой стати, то ли породистости, то ли важности, то ли еще чего. Ей ближе образ замкнутого философа, чем хозяйки дорогих апартаментов.

Еще немного внешности долговязой тетки

На первый взгляд Исгерд кажется довольно флегматичной особой. Она спокойна, порою выглядит даже отстраненно, но при этом взгляд у нее живой, наблюдательный, даже пытливый. Словно ее абсолютно не колышет то, что происходит снаружи, но донельзя интересует то, что сокрыто внутри каких-либо вещей или существ. В ней странным образом переплетается натура наставника и, вместе с тем, вечного ученика, что готов познавать мир столетие за столетием, но даже не ради улучшения интеллекта, а по причине крайней своей любознательности. Иногда кажется, что ее эмпатия в большей мере направлена именно в это русло, как и основной спектр эмоций – ее восхищает все новое, неизученное, глубокое, в то время как в сопереживаниях и чуткости к другим она часто терпит фатальное фиаско. Разумеется, это не значит, что люди и нелюди ее совершенно не интересуют, как и то, что Исгерд нет дела до чужих проблем, трудностей и мыслей – она запросто может оказать поддержку, а в собственном клане готова встать в первые ряды на его защиту. Но что-то в этом сквозит из области «долга» и «культуры поведения», нежели из области искренних переживаний за чужую долю.
В общении Исгерд ведет себя дружелюбно и приветливо, но опять же – несколько отстраненно и ненавязчиво, что не стоит путать с высокомерием или надменностью – она много проще, чем может показаться. Она не плетет интриги, не планирует стратегии, не играет жизнями, скорее лишь отзеркаливает отношение к себе самой – на открытость и симпатию отвечает благосклонной улыбкой, на наглость и агрессию – непробиваемым и неприступным льдом. Она не побежит с пеной у рта показывать сородичам их место, да и вообще что-либо кому-то доказывать – определенно не ее стезя, предпочитает просто молча ретироваться и уж тем более не вступать в конфликт. Ведь для яростных конфликтов и зубоскала требуется много больше участия к другим, к  их словам и поведению, чего у Бёдвейграс попросту нет. В ее понимании каждый имеет право жить и думать, как хочет. Не трогайте меня и я не трону вас.
Сорок лет смертной жизни стали для ее характера некой базой, из которой проистекают многие ее особенности. Проведенные годы в мужском монастыре в роли одного из монахов перекроили ее гендерное самовосприятие. Да, она признает и четко видит свою принадлежность женскому полу, но некогда взятая на себя мужская роль до сих пор не искоренилась из ее формы разговора, жестов и натуры. Они, разумеется, не гипертрофированны до абсурда, Исгерд не ведет себя нарочито грубо, брутально и развязно, ведь роль ее была – ученый муж и служитель господень, а не извозчик и крестьянин. Но даже взять ее отношение к женщинам – она всегда займет роль кавалера, а не дамы, ожидающей ухаживаний и восхищения. В ней нет манерных ужимок, не ощущается женского коварства и такой же феминной харизмы, плавности и изящества. Если в ее речи и мелькают тягучие и лукавые нотки, то без кошачьего кокетства. Иногда доходит до того, что Исгерд просто теряется, когда ей оказывают внимание, подобающее ее полу – называют «леди», «мадам», «госпожа», делают комплименты или пытаются проявить заботу. Ее это не раздражает, конечно, Исгерд просто не может взять в толк, зачем это нужно в отношении ее.
Но, как известно, плюс ищет минус, а минус ищет плюс, потому, растеряв большую часть женственности в себе, она очень чутко реагирует на нее в других женщинах. Стоит ей увидеть девичий румянец, пленительные изгибы фигуры, мирную теплоту или же лисье заигрывание, как в недрах ее существа голодно сглатывает собака. Но подобная увлеченность женственностью не делает из нее франта и Казанову, уж больно вычурно и навязчиво ей кажется такое поведение. Она скорее будет с упоением и испепеляющей внимательностью наблюдать за объектом своего интереса, время от времени проявляя джентльменскую галантность и открытость, но определенно не станет делать непрестанные попытки «охмурить» заинтриговавшую ее особу, лишь приближаться к ней шаг за шагом, наблюдая за ответной реакцией. Если ее нет – то и смысла продолжать сближения попросту нет.
Если затронуть простые межличностные отношения, то здесь все довольно двояко. Исгерд не озлобленна, назвать ее маниакально недоверчивой тоже нельзя – порою кажется, что она ничего особо не скрывает и не утаивает, отвечает на любой, даже самый личный вопрос. Но проходит время и становится ясно, что истинные свои мысли и выводы Бёдвейграс афишировать не привыкла. Все фильтруется перед тем, как выбраться за пределы ее черепной коробки и рта. И вроде бы циничности и лживости в ней нет, скорее некая полупрозрачная стена между своим «Я» и «я» других людей – она просто не видит потребности открываться кому-то полностью, а так же дополнить себя и свою душу присутствием кого-либо со стороны. Отсюда идет и неспособность любить так, как это принято в обществе – полностью утопать в человеке (вампире), доходя до жертвенности, тосковать и маяться без объекта своей любви и всячески морально зависеть от его присутствия в своей жизни. Если и строить какие-либо отношения с ней, то поводов должно быть явно больше, чем обычная влюбленность – личностный интерес, обучение, взаимная выгода. Нагая лишь романтика и чувства просто не найдут в Исгерд ответный отклик, еще со смертных лет она убедила себя в одной мысли – «я смогу прожить без кого угодно. И кто угодно сможет прожить без меня».
Далее можно рассмотреть такую деталь ее характера, как жестокость, чье наличие само по себе выглядит довольно неуместно в сем образе, но, тем не менее, присутствует. И дело даже не обретенной вампирской природе, не в особенностях крови Малификар, скорее в потребности ее нутра гореть хоть чем-то на общем «ровном» и сдержанном фоне. Исгерд тщательно скрывает это, но внутри она просто дикая собака, что любит охоту, драть лисиц и зайцев, ощущая кровь на зубах и ветер в волосах от скорого бега. И это кажется странным, ведь подобные вещи вызывают восторг в основном у личностей вспыльчивых, любящих войну и стычки, а Бёдвейграс явно не из их числа. Но суть в том, что конфликтов Исгерд избегает не из-за мирности нрава, а нежелания испортить свою репутацию и честь – кого скрасит неумение уступать дорогу дуракам или же решать конфликты мирным путем? Если стычку саму по себе можно избежать, задействуя более интеллигентные и эмоционально-сдержанные свои качества, Исгерд не полезет на рожон. Но если путей к отступлению нет, если нельзя ретироваться, а мудрость поступков и взвешенность решений не дает свои плоды – вот тут и начинается для глубинного зверя Бедвейграс настоящий праздник и охота. Может именно для таких моментов она с упоением изучает силу крови своего клана? Причинять боль, получать боль, проливать кровь, исходиться кровью – во всех своих проявлениях битва прекрасна. Войска смертных, рейд монахинь, озлобленные или обнаглевшие сородичи – Бёдвейграс с нескрываемым наслаждением окунется в неизбежную схватку, теряя всю свою прохладную флегматичность. Ее глаза горят, как факелы, тонкие губы растягиваются в оскале, восторженные мысли прыгают с места на место, ведь и не важно, кто победит, сам процесс вызывает в ней гамму чувств, которые по окончании стычки вновь намертво запираются за семью засовами. Но подобные «срывы» Исгерд переживает не часто, лишь время от времени накопленный до сражений голод проявляет себя в бесчинствах на охоте за кровью – то она довольствуется парой быстрых людских смертей, а то ожесточенно испотрошит ни в чем неповинную семью или общину. Однако, как говорит сама Бёдвейграс, «чести мне это не делает, а значит и не красит». Действительно, этими своими припадками она не гордится, даже умалчивает о них, ведь наслаждение она получает не от ощущения своей безграничной силы или власти решать чужие судьбы – битва может идти не в ее пользу, здесь главное – пламя оголенных инстинктов, что может растормошить зачастую излишне холодную и отстраненную сердцевину.

Родилась в 1602 году, на полустрове Меджи в провинции Лейнстер, на заре значительных перемен в жизни ирландского народа. Она и ее сестра Аластра родились в семье лорда Бёдвейграс, но увы, сполна воспользоваться своим титулом они не успели – отец, предвидя столкновения с английскими колонизаторами, сослал своих тогда еще совсем юных дочерей в католический монастырь, подальше от собственных владений, кои были лакомым куском для чужеземцев. В монастыре доверенные лица лорда Бёдвейграс всячески старались выдать Исгерд и Аластру за мальчиков, что, в общем и целом, получалось довольно сносно лет так до 12ти, пока Аластра, младшая из сестер, не начала «расцветать». Что же касается Исгерд – ей сохранить свою тайну было много проще из-за особенности конституции – слишком плоская, слишком сухопарая, с узкими бедрами и тонкими губами. Главный урок, что она усвоила в стенах монастыря, касался отнюдь не религиозных исканий – всегда и во всем надейся только на себя и не показывай людям, кто ты есть на самом деле. Да и на кого было надеяться в сложении пазла счастливого будущего? На впоследствии умершего от рук англичан отца? На жителей монастыря, за которыми приходилось тщательно наблюдать, дабы не проворонить опасность? Или на младшую сестру, которая, будучи уже подростком, сбежала из монастырских стен, чтобы не быть раскрытой? Нет, лишь собственная смекалка и наблюдательность могли помочь оставаться в каменных стенах, претворяясь сначала юношей, а затем молодым монахом, редко снимающим капюшон своей робы, проводящий часы в молитве и оттого катастрофично неразговорчивым. Что держало ее здесь? Ведь Аластра проживала теперь в соседней деревеньке, помогая пожилой ведунье – пусть ветхий домишка не походил на имение отца, почти стершееся из памяти, был вполне пригодным для жизни. Прибавь к этому компанию своей наиближайшей кровной родственницы – выбор должен быть очевидным, но было одно «но», утягивающее Исгерд обратно под монастырские своды – знания. Пусть лишь обрывки текстов и поучительные беседы с настоятелями – это было много дороже вещей существенных, это была возможность увеличить мир и его понимание, что хранился в стенах черепной коробки. Но была ли это «свобода»? Приспособиться можно к чему угодно, получая крупицы удовольствия, даже находясь в тисках обстоятельств, но разве прожила Исгерд свою человеческую жизнь так, как хотела? И пока Аластра с каждым годом становилась все краше и желаннее для мужчин, Исгерд, в противоположность ей, становилась все более иссушенной и невзрачной – высокий, даже долговязый рост, серая кожа, светлые соломенные волосы, костлявые руки. Если и текла по ее венам благородная фамилия ирландских аристократов, вальяжность походки, куртуазность жестов – вся это было начисто выжжено в угоду спасительной маскировке. Доверенные друзья почившего отца все еще выгораживали ее в особо опасных моментах, но ведь и они были не бессмертны – старость брала свое, затронув и саму Исгерд, чудом дожившую до сорокалетнего возраста. Сохранение гендерной тайны было делом, на практике, не катастрофично сложным – Исгерд не продвигалась в монастырских иерархиях ни на йоту, прослыв человеком странным и, скорее всего, молчаливым от недалекости. Ее часто отправляли на выполнение неблагодарных тяжелых работ в монастырском быту, прекрасно зная, что ничего против угрюмый монах не скажет и наказанное выполнит в срок. Но это Исгерд было только на руку – постоянные нагрузки год за годом шлифовали ее тело, делая его уж если не грубее в своей жилистости, то крепче уж точно.
В 1642 году английские войска начали истреблять мирное ирландское население, графство Анстрим, на окраине которого проживали тогда Исгерд и Аластра, не было исключением. И если крепкие стены монастыря еще могли служить укреплением и защитой, то жалкая и ветхая деревенька просто не имела шансов дать вооруженным протестантам отпор. Именно в этом году оборвались две человеческие жизни, когда, узнав о начавшемся разбое, Исгерд тут же отправилась в поселение, чтобы хоть как-то уберечь свою сестру. Но не от рук англичан они встретили свою смерть. А от кого-то более могущественного и более древнего, чем все христианство.
Став частью клана Малефикар, Исгерд довольно тяжело переносила адаптацию, постоянное ощущение принадлежности своему Матриарху – сильная кровь, являясь как ценнейшим даром, была и сильнейшим испытанием для самосознания. Не сказать, что Исгерд была зацикленным на себе индивидуалистом, не желающим принимать ничего из «вне» в своих мышлениях и восприятиях, но все же, скажем именно так. И не столько в этом было нарциссизма, сколько убежденности, что лишь собственный, не омраченный ничьим влиянием, разум являет собой не просто ценность, а единственную и неделимую собственность. У нее могли отобрать наследство и фамилию, родной дом, родственников и жизнь, но то, что всегда будет рядом – ее Я, просто не может быть так запросто изменено, даже столь сильной кровью. Этот страх – потерять настоящую себя в душащей власти крови предвечной – удивительным, но закономерным образом сочетался с безграничным уважением и почтением к своей создательнице. Ведь она не просто даровала новую жизнь Исгерд и ее сестре, она открыла этим даром новые дороги, ведущие к знаниям, до которых Бёдвейграс была так жадна при жизни. 
Пройдя обучение у Матриарха, Исгерд довольно быстро пустилась в «свободное плаванье», хотя с завидным постоянством посещает свою создательницу, дабы встать на ступень выше в своих клановых способностях и навыках. Чем же занималась Исгерд Бедвейграс эти столетия? Тяга к новой информации и привычки смертной жизни сыграли здесь свою роль – большую часть времени она проводила в уединении, наслаждаясь не столько существами разумными, сколько продуктами их умственной деятельности – книги, живопись, музыкальные инструменты и прочие, ублажающие душу искателя, орудия творчества и науки. Она часто переселялась с места на место, находя в новом городе или стране достойные, но неприметные убежища, где ее не трогали бы даже такие же вечно живущие.